45 лет назад, 13 мая 1972 года, на Каннском кинофестивале состоялась премьера научно-фантастической драмы «Солярис» Андрея Тарковского, снятой по мотивам одноименного романа Станислава Лема. Сюжет о странной планете, оказавшейся «зоной обостренной нравственности», режиссер адаптировал по-своему, использовав в процессе съемок нетривиальные художественные решения. Рассказываем о том, как создавалась культовая картина о Человеке и Океане, вошедшая в летопись не только советского, но и мирового кинематографа.
Главная идея
Замысел фильма возник у Андрея Тарковского в 1968 году: в заявке на экранизацию он утверждал, что намерен снять киноленту для «широкого массового зрителя». Цензоры с произведением польского фантаста были знакомы постольку-поскольку (этакая сказка о космонавтах и говорящей планете) и дали «добро» на запуск «Соляриса» с бюджетом в один миллион рублей. Так, в 1971 году — спустя пять лет мучительной безработицы — начались съемки одного из самых масштабных проектов режиссера.
Первоначальный сценарий, написанный Тарковским в соавторстве с Фридрихом Горенштейном, не устроил ни «Мосфильм», ни писателя. У первых вопросы были непосредственно от цензурного комитета, и режиссер достаточно быстро внес все необходимые правки. Что касается Станислава Лема, то конфликты с ним по части трактовки произведения прошли через все съемки. По первоначальной версии сценария значительная часть истории разворачивалась на Земле, что противоречило главной идее Лема — отразить сложность космических контактов. Впрочем, финальным вариантом сценария он также остался не удовлетворен: во главу угла Тарковский поставил не космос, науку и «рацио», а нравственность, чувственность и спасительную ностальгию по родине. Вот как сам режиссер писал об этом:
«В определенном смысле, в отличие от Лема, нам хотелось не столько посмотреть на космос, сколько из космоса на Землю. То есть, преодолев какой-то новый рубеж, взглянуть опять на самое начало — в духовном и моральном, нравственном аспекте».
Именно в этом и состоит диаметральное различие между «Солярисом» и «Космической Одиссеей» Стэнли Кубрика, снятой несколькими годами ранее, в 1968 году. Кубрик сосредотачивается на технике будущего, воплощающей человеческий разум, в то время как Андрей Тарковский акцентирует внимание на человеке в условиях, созданных этой техникой.
Поиск актеров
Исполнителей ролей режиссер искал по принципу максимальной схожести актера и его персонажа, поэтому даже в начальном эпизоде научного симпозиума снялись настоящие иностранцы. Однако, если с поиском главных героев все складывалось удачно (в их числе оказались Донатас Банионис, сыгравший Криса Кельвина, Юри Ярвет (Снаут), Владислав Дворжецкий (Анри Бертон), а также постоянные актеры Тарковского Николай Гринько (Ник Кельвин) и Анатолий Солоницын (Сарториус)), то на роль Хари, занимающей центральное место в повествовании, режиссер долго не мог найти подходящую актрису. Среди претенденток были и муза Бергмана Биби Андерссон, и Анастасия Вертинская, и Алла Демидова, и, наконец, восемнадцатилетняя Наталья Бондарчук, которую Тарковский утвердил лишь со второго раза – после того, как увидел ее в картине Ларисы Шепитько «Ты и я».
К слову, именно из рук Бондарчук, когда та была еще подростком, Андрей получил роман Лема, за которым долгое время стоял «в очереди».
Начало съемок
Вот как вспоминает первый съемочный день «Соляриса» киновед Ольга Суркова:
«В павильоне «Мосфильма» выстроена декорация зала заседаний, в котором крупнейшие ученые мира должны обсуждать проблемы планеты Солярис. <. > Тарковский очень суеверен: перед съемками первого кадра будущего фильма традиционно разбивается бутылка шампанского. <. > Первый кадр у Тарковского после стольких лет – это что-то да значит! На площадке полно народу. Событие! Настоящее событие на студии! Я даже решаюсь сказать Андрею: «Поздравляю! Сегодня необычный день!» И получаю в ответ: «Да нет, вроде бы обычный, будничный». Но лукавая улыбка и резкое движение головой выдают огромное возбуждение».
Однако «Солярис» не из тех лент, которые целиком снимались в павильонах и на выстроенных декорациях. Среди мест съемок — футуристический пейзаж Токио, куда съемочная группа прилетала всего на несколько дней, чтобы снять тоннели скоростных дорог Сюто (сцена проезда Бертона по ночной автостраде — Сюто Андрей Тарковский увидел в буклетах об Олимпиаде 1964 года, проходившей в Японии). Также отдельные сцены сняты в Крыму и Звенигороде, где на берегу реки Руза удалось найти подходящее живописное место для дома главного героя.
Фильм одного дубля
Стремясь к максимальной достоверности в кадре, Андрей Тарковский ставил перед оператором Вадимом Юсовым и художником картины Михаилом Ромадиным трудновыполнимые задачи. Изначальная сложность состояла в том, что «Солярис» был фильмом одного дубля: из-за дефицитного количества плёнки Kodak к каждому эпизоду приходилось тщательно подготавливаться и снимать его нужно было с первой попытки. Однако съемочной группе удалось запечатлеть на пленке нужную «теплую» фактуру Земли, с которой как будто вступала в конфликт тусклая, более искусственная фактура «Соляриса».
Принципиальная установка режиссера – не отвлекать внимание зрителей специальными «фантастическими» атрибутами – подразумевала, что быт ученых на космической станции должен выглядеть привычным глазу, не экзотичным:
«В декорации комнаты Снаута создана атмосфера захламленности и запустения, которая должна отражать внутреннее состояние ее хозяина: на пульте управления, являющего собой чудеса техники, самые будничные приметы вполне современного быта — раскрытая и недоеденная консервная банка, початая бутылка армянского коньяка».
Отдельного внимания заслуживает и библиотека «Соляриса» – очаг земной жизни в космическом пространстве, в котором разворачивались все ключевые сцены. Именно здесь сосредоточено все наследие материальной цивилизации — от Венеры Милосской до копий картин Питера Брейгеля-старшего. К слову, именно под влиянием живописи Тарковский выстраивал визуальную атмосферу фильма. Так, например, кадр, в котором Крис Кельвин прощается с Землей под дождем, — оммаж художнику раннего итальянского Возрождения Витторе Карпаччо, а заключительный эпизод встречи с отцом — прямая отсылка к полотну Рембрандта «Возвращение блудного сына».
Те же требования «достоверности» Андрей Тарковский предъявлял и к внешнему облику персонажей. Вот как об этом вспоминает художница по костюмам Нелли Фомина:
«Когда мы обсуждали костюмы для «Соляриса», он сразу сказал, что мы не будем делать никаких фантазийных костюмов, потому что через несколько лет над ними будут смеяться. Мое решение «космических» образов было таким: на совершенно обычные костюмы были пришиты лишь некоторые детали от реальных костюмов космонавтов».
Одним из самых непростых моментов для операторской группы стала съемка самоубийства главной героини.
«Гример подкладывает под голову Хари огромный глаз, нарисованный на бумаге и обрамленный как бы настоящими ресницами, сделанными из волос, — зеркальное отражение одного глаза в другом, задуманное Тарковским, должно возникать при переходе Хари из одного мира в другой».
Помимо тяжелого грима, на Наталье Бондарчук — костюм «замороженной» героини, и пока операторы присматриваются к локации, актриса неподвижно лежит на полу. При создании этой сцены обостряются и без того напряженные отношения между Юсовым и Андреем Тарковским, постоянно спорящими по поводу визуальной составляющей кадра.
Декорации и спецэффекты
Многосложные декорации картины разрабатывались совместно с заводом ВИЛС (Всесоюзный институт легких сплавов) и занимали самый большой павильон студии. Среди них — библиотека, стартовая площадка космического корабля, полукольцо станции, фантастическая зеркальная комната, которую Тарковский все-таки вырезал из-за несоответствия общей стилистике фильма. Ракету для «Соляриса» позаимствовали с военного полигона, а её дизайн доработали в духе художников-супрематистов. «Взлет» ракеты обеспечивался подъемом на тросах вручную.
Масштаб декораций особенно впечатлил японского режиссера Акиру Куросаву, впервые приехавшего в СССР:
«Я помню, как тогда Тарковский извинился, сказав, что у него работа, и куда-то исчез, а через некоторое время прогремел взрыв, от которого задрожали стекла в столовой. Я был ошеломлен, и директор «Мосфильма», многозначительно улыбаясь, поспешил меня успокоить: «Это не третья мировая. Это всего лишь Тарковский запустил ракету. Впрочем, этот его фильм стоил мне великой войны». Так я узнал, что Тарковский снимает «Солярис». <. > Я увидел настоящую космическую станцию, в углу догорала ракета. <. > Декорация орбитальной станции была очень хорошо сделана, и стоила огромных денег, потому что была вся из дюралюминия. Она сверкала холодным серебристым светом, кое-где помигивали красные, синие и зеленые лампочки приборов, которыми была заполнена станция. С двух дюралюминиевых рельс на потолке коридора свисало небольшое колесо камеры, которая могла свободно перемещаться по станции…»
Чтобы «приблизиться» к станции над Океаном, понадобился инфраэкран: движение камеры должно было быть прецизионным, то есть не иметь даже малейшего колебания.
Океан — главный спецэффект «Соляриса» — был создан с помощью комбинированной съемки, но съемочной группе пришлось добиваться микроскопической фактурности предметов. По словам Юсова, Океан был «намешан» в тазу на столе: после долгого поиска нужных химических ингредиентов, которые бы обеспечили нужный цвет и «текстуру», остановились на смеси алюминиевых опилок с соляной кислотой.
Океан в фильме «Солярис»
Звучит эта загадочная субстанция благодаря саунд-дизайну композитора Эдуарда Артемьева, одного из пионеров и признанного лидера советской электронной музыки, которого Андрей Тарковский специально пригласил для музыкального оформления киноленты. «Звуковую массу» картины поделили на природные шумы Земли и полифонию космического мира, которую составляли оркестровая музыка, хор, колокола и синтезаторная музыка.
В то же время главным лейтмотивом «Соляриса» стала фа-минорная хоральная прелюдия Иоганна Себастьяна Баха, обработанная Артемьевым. Задача каждого нестандартного звукового решения — усилить нужный смысловой оттенок эпизода.
«В зале озвучания смотрим материал прилета Кельвина на Солярис. Андрей решает, что когда Кельвин выходит из корабля, все очень тихо вокруг: мы точно слышим мир его ушами, а у него после полета заложило уши. Вначале все посмеялись, думая, что это шутка. Но Андрей продолжает развивать свою мысль, и на наших глазах рождается новая звуковая партитура, целая драматургия звука…»